«О скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню — поля, сад, крестьяне, книги;

труды поэтические — семья, любовь etc. — религия, смерть»

Пушкин

Продолжение вот этого , этого и того .

Теперь - Баньян и Пушкин. У Александра Сергеевича есть стихотворение "Странник" 1835 года, которое прямо отсылает к Баньяну. Прочитайте, всего 76 строчек. 

А вот рисунок на перебелённой и вновь исправленной части "Странника". Он расположен в нижней части страницы; по левому краю, у строк: …

Кто поносил меня, кто на смех подымал,

Кто силой ворожить соседям предлагал….

В этом наброске Пушкин сосредоточил внимание на внутреннем состоянии изображаемых лиц: кротость лица мужчины вверху; сосредоточенность на своих мыслях, сидящего на полу человека; возбуждение жестикулирующей женщины. Подобная психологизация очень редка в пушкинских рисунках. И видны черты автопортрета (линия профиля, глаза, бакенбарды), которые Пушкин придал верхнему рисунку, примерив к себе ещё один образ. Он как бы смешивает своего вымышленного "странника" с самим собой.

Стихотворение интересное, особенно, если учесть, что Пушкин в 30-е годы отшел от масонства совсем... и связывать однозначно это стихотворение с масонством никак нельзя. Это как подавляющее большинство из нас когда-то тоже состояли в некой идеологической организации и носили красные галстуки... и теоретически почти каждого хоть сейчас можно обвинить в подготовке переворота - обещали же "быть готовыми", а дыма без огня не бывает! Так вот, Пушкин в последние годы земной жизни проходил сложную духовно-нравственную эволюцию, болезненную и противоречивую,  воспевал усилия души взойти к Сиону (« Напрасно я бегу к Сионским высотам... ») и очистительные моления отшельников, сопряженные с духовным взлетом ( «Отцы пустынники и жены непорочны...» ) и вот, оказывается, вслед за Джоном Баньяном - бегство души из греховного града...

И вот - пушкинский перевод из Баньяна. Стоит заметить, что Пушкин никогда ничего не переводил в просветительских целях, он считал, что читатель всегда сможет ознакомиться с прекрасным произведением на языке оригинала, поэтому все его переводы - в какой-то степени самостоятельны и личностно значимы, это отдельные произведения. «Странник» (по существу, последнее слово Пушкина) является совсем новым словом в русской литературе, еще недавно - во многом церковной, во многом - масонской, декабристской...  Незнание пути к спасению есть незнание Христа. И именно незнание Христа рождает страшное состояние. Именно об этом стихотворение.

Как мы знаем, произведение Баньяна открывается словами рассказчика о том, как однажды, странствуя по дикой стране, пустыне этого мира (Wilderness of this World), он прилег отдохнуть в некоей пещере-вертепе (Den — аллегорическое обозначение Бедфордской тюрьмы, в которой Беньян начал писать свой роман) и увидел сон, содержание которого, как сказано, и составляет вся дальнейшая история Христианина. Соответствующие строки вовсе откидываются Пушкиным, а слова: «Однажды странствуя среди долины дикой» - влагаются в уста самого странника. И совсем устраняется подчеркиваемый Баньяном по ходу повести мотив сна.

Выделенный Пушкиным для своего переложения кусок заканчивается у Баньяна рассказом о том, как два соседа Христианина - Упрямый и Сговорчивый - побежали было за ним, чтобы попытаться его вернуть. Это тесно связано с последующим изложением: Христианин в свою очередь стал уговаривать их обоих последовать за ним. Упрямый отказался, Сговорчивый было пошел, но после того, как он и Христианин попали в Трясину Уныния, тоже поспешил вернуться назад, в Город Разрушения, и т. д. Этот усложняющий и уводящий в сторону от ведущей темы "Странника" эпизод Пушкин тоже опускает, ограничиваясь словами: "Иные уж за мной гнались", к которым непосредственно примыкают заканчивающие все стихотворение строки:

                                  ...но я тем боле

Спешил перебежать городовое поле,

Дабы скорей узреть — оставя те места,

Спасенья верный путь и тесные врата.

Последние две строки в повести Баньяна в данном месте отсутствуют, хотя евангельское выражение "тесные врата" неоднократно встречается у Баньяна и ранее, и в дальнейшем. Но перенесенные именно сюда, они придают теме побега, а значит и всему стихотворению Пушкина, необходимую завершенность.

Пушкин делает еще ряд сокращений, устранений многословия внутри перелагаемого им текста романа. Тягчайшее душевное состояние Христианина связывается Беньяном с чтением им некоей священной книги (как и многое в повести, момент автобиографический). С раскрытой книгой в руках впервые предстает он рассказчику; снова занят он чтением книги при встрече с Евангелистом, прямо ссылается на нее как на источник своего душевного смятения. Некий пергамент вручает Христианину и Евангелист. У Пушкина ничего не говорится о книге и ее чтении странником. Книгу читает только некий загадочный юноша. («Я встретил юношу, читающего книгу»). Тем самым устраняется повторение мотива чтения книги, а главное, тяжкие душевные переживания странника оказываются не навеянными извне, а предстают как процесс его собственного духовного сознания, заставляющий его отъединиться от людей, одиноко бродить по окрестностям.

В ряде мест Пушкин не сокращает текста, а, наоборот, дополняет его отсутствующими в подлиннике поэтическими образами, сравнениями:

И горько повторял, метаясь как больной. 

Еще один весьма выразительный пример: у Беньяна Евангелист на вопрос Христианина, куда ему идти, указывая вдаль, спрашивает, видит ли он узкие врата; затем, когда тот отвечает отрицательно, снова спрашивает, не видит ли он вдалеке блистающего света. В "Страннике" это место интерпретировано как тема прозревшего слепца, у которого сняли бельма с глаз.

Также Пушкин устраняет имя пилигрима Христианин (Christian), изменяет Евангелиста на просто юношу; наконец, слово «пилигрим», означавшее человека, идущего на поклонение святым местам, также заменяет "более русским"  - "странник". Странничество у Пушкина - особое духовное понятие, духовное состояние. Преподобный Иоанн Лествичник писал о странничестве: "Странничество есть невозвратное оставление всего, что в отечестве сопротивляется нам в стремлении к благочестию. Странничество есть недерзновенный нрав, неведомая премудрость, необъявляемое знание, утаиваемая жизнь, невидимое намерение, необнаруживаемый помысел, хотение уничтожения, желание тесноты, путь к Божественному вожделению, обилие любви, отречение от тщеславия, молчание глубины".

Пушкин снимает также прямолинейно-христианский аллегоризм Беньяна, но вместе с тем поэт сохранил окрашенную в христианские тона символику автора, его особый христианский настрой... Интересен отсутствующий в оригинале мотив чудесного прозрения:

Я оком стал глядеть болезненно-отверстым 

Как от бельма врачом избавленный слепец

тут нельзя не видеть определенного смещения смысла в сторону традиционного русского восприятия христианской жизни, подчеркивающего значение свободной воли и личных усилий человека в обращении, что принципиально отвергается кальвинизмом.

Центральное для книги Беньяна переживание спасения как оправдания перед Богом сменяется более характерной для православия метафорой исцеления; пуританское переживание Божия суда не доходит до конца, сменяясь библейскими смыслами, органичными для русской культуры: да, страх есть, но это страх не конца света, а глубоко личный ужас -

к суду я не готов, и смерть меня страшит.

Получается, что смыслы одной христианской культуры интерпретируются через другую, во многом противоположную по внутреннему опыту!

Не исключено, что мы имеем здесь дело с границами возможностей художественной интуиции вообще, и за ними слово уже должно стать молчанием... Так или иначе, если пуританский дух протеста против мирской обыденности или изгнанничество верующего оказались внятны поэту, а центральный для кальвинизма опыт несвободы человека остался для него в значительной мере ненужным.

У Пушкина не было революционного мистицизма Беньяна, подобно многим современникам воспринявшего потрясения своего времени как начало “правления святых”, и зрелый Пушкин был убежденным противником любого рода мистического анархизма. И все же, кажется, предчувствие, предвидение не скорого Апокалипсиса, а апокалиптического характера грядущей дехристианизации России, выраженное в “Страннике”, порой посещало поэта.

Ни одна европейская культура в новое время не претерпела такой катастрофы, такого крутого, мгновенного, жесткого тотального слома, какой претерпела русская культура в эпоху Петра. По существу, реформы Петра были попыткой переделать нацию, "перестроить" национальное сознание в протестанском духе. Но Россия не поддалась. В ответ на эту попытку она породила, в том числе, и Пушкина - самое удивительное, самое совершенное и самое загадочное явление европейской культуры, которое во всей мировой культуре стоит особняком; которое дало начало той великой русской классике, которая тоже есть явление совершенно особое в мире.

Продолжение следует.

http://lib.ru/POLITOLOG/OV/pushkin_masons.htm

http://www.dvpt.ru/?page=philos008

http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/im4/im4-050-.htm