Приехав навсегда в СССР, Алексей Алексеевич с женой бывали в Чертолине, в его родовом поместье, вспоминая с детства дорогие сердцу места.

Но, хотя правительство было готово передать ему усадебный дом, Игнатьевы решили жить в Москве, что было оправдано и преподавательской деятельностью, и военной службой Алексея Алексеевича. Завершенные после войны его двухтомные мемуары «Пятьдесят лет в строю» стали неотъемлемой частью сознания и исторической эрудиции нескольких поколений соотечественников.

Вот небольшой фрагмент о Чертолино. «Чертолино — это моя дорогая родина.

С радостью сбрасывал я с себя офицерский мундир и накрахмаленную рубашку и, заменив их косовороткой, бежал в чертолинский парк. Там, с крутого берега Сишки, заросшего вековыми пахучими елями, видна на другом берегу деревня Половинино. Большой желтый квадрат зреющей ржи, изумрудный воронцовский луг и полосатые поля крестьянских яровых; темно-зеленые полоски картошки чередуются с палевыми полосками овса и голубоватыми полосками льна. На косогоре, как бы в воздухе, красная кирпичная церковь, московская пятиглавка, а на горизонте — синева лесов, тихие пустоши, летом пахнущие сеном, а к осени мокрым листом и грибами. На всю жизнь запечатлелся в моей памяти этот дорогой уголок родины. Никакие красоты в иных странах не могли вытеснить из моего сердца привязанности к русской природе.

И жаль мне людей, которые чувствуют по-иному. Оно, это чувство неразрывной связи с чертолинским народом, послужило мне самой сильной нравственной поддержкой в те тяжелые дни, когда я жил на чужбине один, преследуемый всей русской эмиграцией.

— Да перед кем же вы, в конце концов, чувствуете себя ответственным? — спросил меня в Париже французский премьер-министр Клемансо после Октябрьского переворота, когда узнал, что я — русский военный атташе — отказываюсь признавать белых и в то же время хлопочу о делах наших бригад во Франции.

— Да перед сходом наших тверских крестьян, — ответил я французскому премьеру.

— Они, эти мужики, наверно, спросят меня: что я сделал в свое время для их собратьев, революционных солдат особых русских бригад во Франции?

Маклаков называл это демагогией, но не смог вырвать из моей головы память о наших кузнецовских, смердинских и карповских мужиках, с коими были связаны в прежнем лучшие минуты здоровой, трудовой, деревенской жизни…»

В мемуарах период жизни после революции отражен кратко, а о Советском времени вообще нет ничего, кроме небольших фрагментов.

Стала искать какую-нибудь информацию, и мне попалась книжка Марии Белкиной «Скрещенье судеб» (биография последних лет жизни Цветаевой и ее семьи), автор вполне заслуживает доверия. Вот несколько фрагментов: «…в зале находился очень в те годы популярный и всеми тогда читаемый автор нашумевшей книги «Пятьдесят лет в строю», бывший блистательный кавалергард, бывший генерал царской армии, бывший царский военный атташе, бывший граф - ныне комбриг Игнатьев со своей женой, уже совсем немолодой, очень пестро одетой, очень броско накрашенной, подчеркнуто шумливой и не менее интригующей, чем ее супруг, бывшей танцовщицей Натали Трухановой, для которой Дебюсси писал музыку и, которая, в молодости покорила кого-то из Ротшильдов. Оба они, и Игнатьев, и его жена, были очень общительными, веселыми, очень, что называется, светскими; и где бы ни появлялась эта супружеская чета, вокруг нее сразу возникал оживленный людской водоворот. Кто-то подошел к Игнатьеву и сказал:

- Вон поэтесса Цветаева, тоже из вашего Парижа!

- Таких в Париже мы не знали... - небрежно бросил граф - комбриг и продолжал начатый разговор.

Я обиделась на Игнатьева за Марину Ивановну, но <муж> стал убеждать меня, что глупо требовать от графа (мы все так называли его за глаза, да и в глаза тоже, и он принимал это не без удовольствия), чтобы он читал стихи, а тем более еще понимал их… 

Опять Белкина: «Бывала я и у Алексея Алексеевича Игнатьева в его квартире в Лубянском проезде  ( в доме где теперь Шоколадница, тогда это был  генеральский дом, теперь эта квартира продается, с прежним, игнатьевским, видом из окна -  Z)

Они занимали три небольшие комнаты, заставленные такими обжитыми "дедовскими" вещами. Старенький скрипучий буфет, из которого вынимались тонкого стекла бокалы с вензелями, а на стол ставились фамильные тарелки, выцветшие, поцарапанные от долгого служения, но гордо хранившие корону и инициалы своих владельцев.

 В кабинете графа-комбрига, маленьком и тесном, на стенах были развешаны пистолеты, сабли, карты, подвешено кавалерийское седло; стоял глобус и на этажерке - альбом с фотографиями, где Наталья Владимировна была запечатлена обнаженной на сцене.

- Я такая голая, вы заметили, даже родинка у меня загримирована, - говорила она. При большом декольте на груди у нее была видна коричневая родинка, а у нее всегда было большое декольте и жемчужное ожерелье на полной шее, и сережки в ушах, и кольца, браслеты.

- Это все - осколки, мы все с Алешенькой прожили, - вздыхала она." <...>

"Как-то при мне, задергивая шторы и глядя на темное мокрое стекло, по которому барабанил осенний дождь, Наталья Владимировна вдруг воскликнула, всплеснув руками: - Боже мой! Я ведь только теперь поняла, какой Сталин великий человек! Подумать только - променять благословенный климат Грузии на эту мразь и слякоть! Как надо любить русский народ! Россию!.." <...>

"Говорила, щуря подведенные глаза, кокетничая. А она всегда кокетничала со всеми, даже с двумя крохотными японскими болонками, лежавшими, как неживые, как вышитые на подушке, в большом кресле в столовой. Наталья Владимировна хватала их и, по очереди целуя в черные носы, уверяла, что Алешенька ее к ним ревнует…" <...>

"Игнатьевы были как состарившиеся дети, игравшие в жизнь, умевшие вести эту игру легко, непринужденно, радуясь друг другу, радуясь прожитому дню, не очень-то, видно, задумываясь и не принимая ничего близко к сердцу.

В доме у них всегда было легко, просто и нигде так вкусно не кормили, как у Игнатьевых. Граф сам колдовал в своей кухне, вывезенной целиком из Парижа, включая плиту, сотейники, кастрюли, сковородки, ложки, плошки и всякие специи! Он собирался, окончив «Пятьдесят лет в строю», написать поваренную книгу... А Наташа, та так старалась задержать безнадежно ускользнувшую молодость, привлекательность, так злоупотребляла косметикой, так кокетливо держалась и так откровенно и даже отчаянно хотела нравиться!"

С 1947 года, после почти 60 лет службы Отечеству, граф, наконец, получает более чем заслуженный отдых - командование удовлетворяет рапорт об отставке. 20 ноября 1954 года граф Игнатьев Алексей Алексеевич, генерал Советской Армии, скончался в Москве, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Генерал граф Алексей Игнатьев дает основания полагать, что истинный патриотизм возможен. И что истинный аристократизм заключается не в барстве, а в служении.

 В Известиях за 25 октября 1941 года 



PS. Младший брат Алексея Алексеевича полковник Павел Алексеевич Игнатьев прославился как военный разведчик. В Первую мировую войну он работал в Париже и был известен как мастер постановки вербовочных предложений («вербовщик в лоб»). Особенно важными были его сведения о состоянии европейских железнодорожных коммуникаций. В своей разведывательной работе Павел Игнатьев широко использовал связи с журналистами и «дамами полусвета». Будучи откомандированным в Париж, он одновременно обеспечивал информацией разведывательные органы трёх фронтов, включая Западный. Благодаря своевременно добытым им сведениям о состоянии инженерных сооружений в районе Львова был обеспечен знаменитый Брусиловский прорыв. Тогда агентесса Павла Игнатьева нарисовала схему укрепрайона на подошвах ног и благополучно миновала все посты и осмотры на границе. Работая в странах Западной Европы, он установил контакты и опирался в том числе на информацию контрабандистов, итальянской мафии и французских масонов. Весьма подробно информировал он Петроград и о деятельности русских революционеров, однако в Зимнем дворце его сообщениями пренебрегли. После октябрьского переворота 1917 г. гр. П.А.Игнатьев предпринял меры к тому, чтобы секретные документы русской военной разведки не попали "на сторону" или не стали достоянием гласности.Павел Алексеевич и остался жить в эмиграции,умер в 1930 г. По нему документы опубликованные - здесь 

PPS. И еще один эпизод, очень запомнившийся из мемуаров. Про бунт в Марсельском лагере. Вот тут , начиная со слов "От Шалона до Парижа в хорошей машине можно было доехать за три часа"

Продолжение следует, но не быстро)