Цитата сообщения moleskine
когда-то говорила про эту музыку, была неправа... и со средневековостью, и с апокалипсисом
вот, исправляюсь. как обычно, спорных вопросов еще больше возникает... но тем не менее, по сути, все равно - мистификация...
История одной мистификации,
или Рассказ о том, как Владимир Вавилов сочинил итальянскую канцону XVI века, вследствие чего «носительница высших духовных ценностей», то бишь вечно обманываемая советская интеллигенция, благоговейно вкушала плоды XX века, а Борис Гребенщиков опустил город с небес на землю
То ли в 1968-м, то ли в 1972 году фирма «Мелодия» выпустила удивительный винил – «Лютневая музыка XVI – XVII веков», мгновенно ставший бестселлером в интеллигентной среде всего Советского Союза.
Открывала сборник чарующая с первых нот запись «Канцона и танец» широко известного в узких кругах ценителей лютни композитора Франческо да Милано, как было указано в списке, отпечатанном на обороте конверта. Точнее, написано там было не «да», а «дИ». Случайная опечатка? Скорее всего. А может быть… Может быть, исполнитель-лютнист и фактически автор и вдохновитель пластинки, чье имя гордо, но не совсем понятно красовалось на обложке, таким вот образом намекал на, мягко говоря, неточность?
Этой мелодии, ее первой части («канцоне»), была суждена бешеная популярность и удивительная судьба. Большинство знакомо с ней по песне Гребенщикова «Город золотой» или по фильму «Асса». Но мало кто знает истинного автора. А автор и есть тот самый обложечный «В. Вавилов». Кто же это такой? И зачем ему понадобилось мистифицировать слушателей?
Причина, понудившая Владимира Вавилова укрыться под «псевдонимом» итальянского средневекового композитора, банальна до идиотизма. Да просто в то недавнее время никто бы не позволил выпустить в свет произведения безвестного композитора-самоучки под лейблом Всесоюзной фирмы грамзаписи. Других же тогда у нас не существовало («музыка на костях» разве, но этот «лейбл», видимо, не устраивал автора). А тут – авторы-классики, Средневековье – солидно! Кроме того, подозреваю, что тогдашнее руководство славной фирмы «Мелодия» довольно потирало руки: «15 – 16 век? Значит, мало шансов, что авторы дожили до наших дней, и платить гонорар не придется! Экономия фондов – премии обеспечены…» Вавилову же (к великому сожалению, Владимир Федорович вскоре умер, не прожив и 50 лет) достаточно было того, что люди услышали его сочинения.
Так пластинка, а с ней и мелодия – предмет нашего внимания – пошли в народ. А вскоре один хороший человек превратил полюбившуюся мелодию и вовсе в полновесную «канцону» («песня» по-итальянски). Этот (тоже почти неизвестный) автор – Андрей Волохонский пел, правда, несколько иначе, чем впоследствии Борис Борисыч. Вот для полноты этой истории первоначальный текст:
Над небом голубым
Есть город золотой
С прозрачными воротами
И яркою стеной.
А в городе том сад –
Все травы да цветы,
Гуляют там животные
Невиданной красы.
Одно как рыжий огнегривый лев,
Другое – вол, исполненный очей,
Третье – золотой орел небесный,
Чей там светел взор незабываемый.
А в небе голубом
Горит одна звезда.
Она твоя, о Ангел мой,
Она всегда твоя.
Кто любит, тот любим.
Кто светел, тот и свят.
Пускай ведет звезда твоя
Дорогой в дивный сад.
Тебя там встретят огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей,
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
О том, как Город оказался у Волохонского над, а у Гребенщикова под голубыми небесами и почему у несравненной Елены Камбуровой он вообще где-то «над твердью», заинтересованные читатели могут узнать по ссылке, которую я дам в конце.
...Начав писать этот пост, я, каюсь, увлекся. Всматривался снова и снова в лица Вавилова, Волохонского, «Лютниста» Караваджо, пытаясь представить, что они чувствовали при божественных звуках лютни. Захотелось послушать и вариант исполнения Песни, например, Камбуровой, и подлинные композиции Франческо да Милано (привожу здесь одну из найденных в Сети). Потянуло на воспоминания, всплыли в памяти бесчисленные детали лично моего знакомства с Мелодией и Песней, появились попутные размышлизмы… Нечеловеческим усилием воли придушил-таки (ох, и живуч был!) графоманский припадок.
