Опустошение какое-то. Дописала, добила, домучила. Сказочка про барокко. 70 страшных страничек получилось. Вроде – вот они, странички-то, в вордовской превьюшке, а внутри всё равно всё осталось. Мания барокко. И всё не верится, что уже – всё. Ах, barocco, baroque – не просто странный и неправильный мир. Если бы так… Надо как-то освободиться от всех этих золочёных завитушек, замазанных дерьмом, от красот разлагающихся трупов, плясок смерти, macabre и пронзительных откровений. Не надрыв это в то время был, и не эффект… И ничего не придумал Гриммельсгаузен, когда писал про аппетитные брызги от выковырянных пальцем телячьих глазок, и не приукрашивал Кальдерон про жизнь, которая на самом деле сон. Это они видели – на самом деле. Все эти непрестанные испражнения, рыгания, некрофильские восторги, тошнотворные пиршества помогали понять, что жизнь – просто ещё существует, что человек – не умер, пока… Много-много-много пошлого великолепия, нагромождение немыслимых изощренностей, сумасшествие безвкусицы – и это для того, чтобы прогнать, отодвинуть смерть. Слишком много смерти… Постоянный страх и желание сна… Кошмары во сне и наяву. Время несоединимых контрастов, диалектика умирает… страх убивает диалектику. Остается разрыв, расчленение, разложение. И мир барокко нервно задыхается беспокойством, он изменчив, шаток и непрочен. Единственное, что в нём важно – еще один день жизни. И трэш, и сон – не средства борьбы со смертью, а орудия борьбы со страхом…
Так же, как и сейчас. И иногда складывается впечатление, что время, пройдя какой-то свой круг, вернулось снова к барокко.